Неточные совпадения
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», — решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовет.
Зарецкий бережно кладет
На сани
труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад.
Почуя мертвого, храпят
И бьются кони, пеной белой
Стальные мочат удила,
И полетели как стрела.
Соня упала на ее
труп, обхватила ее
руками и так и замерла, прильнув головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к ногам матери и целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими
руками за плечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другая в ермолке с страусовым пером.
Клим пораженно провожал глазами одну из телег. На нее был погружен лишний человек, он лежал сверх
трупов, аккуратно положенных вдоль телеги, его небрежно взвалили вкось, почти поперек их, и он высунул из-под брезента голые, разномерные
руки; одна была коротенькая, торчала деревянно и растопырив пальцы звездой, а другая — длинная, очевидно, сломана в локтевом сгибе; свесившись с телеги, она свободно качалась, и кисть ее, на которой не хватало двух пальцев, была похожа на клешню рака.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая
рука его висела до полу, голова опущена была на грудь, не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили
труп, оставленный на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
Ведьма, вцепившись
руками в обезглавленный
труп, как волк, пила из него кровь…
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над
трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною
рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Один момент — и детская душа улетела бы из маленького тельца, как легкий вздох, но в эту самую минуту за избушкой раздался отчаянный, нечеловеческий крик. Макар бросился из избушки, как был без шапки. Саженях в двадцати от избушки, в мелкой березовой поросли копошились в снегу три человеческих фигуры. Подбежав к ним, Макар увидел, как солдат Артем одною
рукой старался оттащить голосившую Аграфену с лежавшего ничком в снегу Кирилла, а другою
рукой ощупывал убитого, отыскивая что-то еще на теплом
трупе.
Но когда кавалер де Грие, пролежавший двое суток около
трупа своей дорогой Манон, не отрывая уст от ее
рук и лица, начинает, наконец, обломком шпаги копать могилу — Любка так разрыдалась, что Соловьев напугался и кинулся за водой.
Парень стоял все время, отвернувшись от
трупа, и, кажется, даже старался не слышать того, что читают. Доктор непременно потребовал, чтобы все мужики дали правые
руки для доверия в рукоприкладстве тому же корявому мужику: он, кроме важности, был, как видно, и большой формалист в службе.
— Конечно, — подхватил князь и продолжал, — но, как бы то ни было, он входит к ней в спальню, запирает двери… и какого рода происходила между ними сцена — неизвестно; только вдруг раздается сначала крик, потом выстрелы. Люди прибегают, выламывают двери и находят два обнявшиеся
трупа. У Сольфини в
руках по пистолету: один направлен в грудь этой госпожи, а другой он вставил себе в рот и пробил насквозь череп.
Четыре человека матросов около бруствера за ноги и за
руки держали окровавленный
труп какого-то человека без сапог и шинели и раскачивали его, желая перекинуть через бруствер.
— Да, я потом вас позову, — сказала Вера и сейчас же вынула из маленького бокового кармана кофточки большую красную розу, подняла немного вверх левой
рукой голову
трупа, а правой
рукой положила ему под шею цветок.
Эркель подал первый, и пока Петр Степанович, ворча и бранясь, связывал веревкой ноги
трупа и привязывал к ним этот первый камень, Толкаченко всё это довольно долгое время продержал свой камень в
руках на отвесе, сильно и как бы почтительно наклонившись всем корпусом вперед, чтобы подать без замедления при первом спросе, и ни разу не подумал опустить свою ношу пока на землю.
Избранники сии пошли отыскивать
труп и, по тайному предчувствию, вошли на одну гору, где и хотели отдохнуть, но когда прилегли на землю, то почувствовали, что она была очень рыхла; заподозрив, что это была именно могила Адонирама, они воткнули в это место для памяти ветку акации и возвратились к прочим мастерам, с которыми на общем совещании было положено: заменить слово Иегова тем словом, какое кто-либо скажет из них, когда тело Адонирама будет найдено; оно действительно было отыскано там, где предполагалось, и когда один из мастеров взял
труп за
руку, то мясо сползло с костей, и он в страхе воскликнул: макбенак, что по-еврейски значит: «плоть отделяется от костей».
Помимо отталкивающего впечатления всякого
трупа, Петр Григорьич, в то же утро положенный лакеями на стол в огромном танцевальном зале и уже одетый в свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял что-то необыкновенно мрачное и устрашающее: огромные ступни его ног, начавшие окостеневать, перпендикулярно торчали; лицо Петра Григорьича не похудело, но только почернело еще более и исказилось; из скривленного и немного открытого в одной стороне рта сочилась белая пена; подстриженные усы и короткие волосы на голове ощетинились; закрытые глаза ввалились; обе
руки, сжатые в кулаки, как бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было гнев!
Он прошел мимо
трупа, лежавшего на спине, и только одним глазом видел какое-то странное положение восковой
руки и темно-красное пятно на голове и не стал рассматривать.
У
трупа отрезали
руки и ноги, палачи разнесли их по четырем углам эшафота, голову показали уже потом и воткнули на высокий кол.
Страх родился среди них, сковал им крепкие
руки, ужас родили женщины плачем над
трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, — и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом всё громче и громче…
Мы протянули через
трупы руки друг другу, распрощались, и я ушел.
Картина обычная:
трупы, стоны раненых, полковой доктор Решетов и его фельдшера —
руки по локоть в крови…
Она выпрямлялась, ждала, но патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять
руку на нее; вооруженные люди обходили ее, как
труп, а она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, переходя из улицы в улицу, немая и черная, точно воплощение несчастий города, а вокруг, преследуя ее, жалобно ползали печальные звуки: стоны, плач, молитвы и угрюмый говор солдат, потерявших надежду на победу.
Не плачьте над
трупами павших борцов,
Погибших, с оружьем в
руках…
Не пойте над ними надгробных стихов,
Слезой не скверните их прах.
Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам,
Отдайте им лучший почет.
Шагайте без страха по мертвым телам.
Несите их знамя вперед…
Кованой сталью звенели и звали к бою звенящие слова:
Несите их знамя вперед…
С врагом их под знаменем тех же идей
Ведите их в бой… до конца…
Фома ударил себя
руками в грудь и, стоя на коленях пред
трупом, дико и громко закричал… И весь трясся от ужаса и безумными глазами все искал кого-то в зелени сада…
Лента странных впечатлений быстро опутывала сердце, мешая понять то, что происходит. Климков незаметно ушёл домой, унося с собою предчувствие близкой беды. Она уже притаилась где-то, протягивает к нему неотразимые
руки, наливая сердце новым страхом. Климков старался идти в тени, ближе к заборам, вспоминая тревожные лица, возбуждённые голоса, бессвязный говор о смерти, о крови, о широких могилах, куда, точно мусор, сваливались десятки
трупов.
Под сценой было забранное из досок стойло, на гвоздях висели разные костюмы, у входа сидели солдаты, которым, поплевывая себе на
руки, малый в казинетовом пиджаке мазал
руки и лицо голландской сажей. Далее несколько женщин белились свинцовыми белилами и подводили себе глаза. Несколько человек, уже вполне одетые в измятые боярские костюмы, грелись у чугуна с угольями. Вспыхивавшие синие языки пламени мельком освещали нагримированные лица, казавшиеся при этом освещении лицами
трупов.
Меня обнимает бездушный
труп, и
руки, которыми я обхвачен, замерли, окостенели.
Прижав к сердцу обагренную кровью русских, кровью братьев ваших,
руку мужа, вы пойдете вместе с ним по пути, устланному
трупами ваших соотечественников.
Бегушев первый вошел в комнату умершей. Точно живой лежал маленький
труп Елизаветы Николаевны. Бегушев взял ее
руку; но та уже начала холодеть. Граф упал на колени перед
трупом.
Старуха мать, увидя наконец перед собою
труп своего ненаглядного Васи, всплеснула
руками, вскрикнула и бросилась на грудь мертвецу.
Соленый. Старик волнуется напрасно. Я позволю себе немного, я только подстрелю его, как вальдшнепа. (Вынимает духи и брызгает на
руки.) Вот вылил сегодня целый флакон, а они все пахнут. Они у меня пахнут
трупом.
Трупы выволокли и разложили в ряд на месте от давнишнего костра. Пристав, наклонившись и придерживая здоровой
рукой больную, близоруко осмотрел убитых и, хоть уже достаточно светло было, ничего не мог понять.
Сознание погасло, как потухающий разбросанный костер, холодело, как
труп только что скончавшегося человека, у которого тепло еще в сердце, а ноги и
руки уже окоченели.
К его струям черкесы принесли
Кровавый
труп; расстегнут их
рукоюЧекмень, пробитый пулей роковою...
Не забудь утешить и старца: он был всегда добрым человеком;
рука его, вооруженная лютым долгом воина, убивала гордых неприятелей, но сердце его никогда не участвовало в убийстве; никогда нога его, в самом пылу сражения, не ступала бесчеловечно на
трупы несчастных жертв: он любил погребать их и молиться о спасении душ.
Посредине кубрика, на длинном обеденном столе, покрытом ковром, лежал капитан Пэд. Упорно не закрывавшиеся глаза его были обращены к потолку, словно там, в просмоленных пазах, скрывалось объяснение столь неожиданной смерти. Лицо стало еще чернее, распухло, лишилось всякого выражения.
Труп был одет в парадный морской мундир, с галунами и блестящими пуговицами; прямая американская сабля, добытая с китоловного судна, лежала между ног Пэда. Вспухшие кисти
рук скрещивались на высокой груди.
Гарвей подошел к
трупу, обнажив голову, и тотчас
руки всех поднялись к головам, предоставляя солнцу накаливать затылки и шеи, цвета обожженного кирпича.
— Ребята! — сказал Редж. — Случилось то, что случилось. Вот, — он протянул
руку к голове
трупа, — вы видите. Пэд страшно пил, как вам всем известно и без меня, но кто посмел бы его упрекнуть в этом?
Аян повернулся. Редж, тоже слегка пьяный, махал
рукой, приглашая команду слушать. Образовался кружок, лейтенант встал у
трупа, упираясь
рукой в край стола. Казалось, что он схватил покойника за
руку, ища поддержки.
Вавило встал с постели, не глядя, перешагнул через
труп, подошел к дворнику и, повернувшись спиной к нему, заложил
руки назад. Но Четыхер снова запахнул полушубок, крепко подтянув живот кушаком, лицо у него перекосилось, он почмокал губами.
И кровавый
труп на прибрежный уступ
Был брошен злодейской
рукой.
— Строжайше запрещено-с. Были чудные примеры-с. Один молодой корнет, цвет и надежда высшего семейства, глядя на него, усмехнулся. «Что ты смеешься? — сказал, рассердившись, старик. — Через три дня ты сам будешь вот что!» — и он сложил накрест
руки, означая таким знаком
труп мертвеца.
Потупив очи в книгу, стал он читать громче свои молитвы и заклятья и слышал, как
труп опять ударил зубами и замахал
руками, желая схватить его.
Через полчаса тяжелого и неприятного молчания
рука в жандармской рукавице отворила одну из дверей, и в нее вошел Иосаф, совсем уже склоченный и с опавшим, до худобы
трупа, лицом.
Да, тогда я был еще, как кажется, романтиком. Счастливая пора, как она далека! Помню, гг. эксперты, что, возвращаясь от Кати, я остановился перед
трупом, сложил
руки на груди, как Наполеон, и с комической гордостью посмотрел на него. И тут же вздрогнул, испугавшись шевельнувшегося покрывала. Счастливая, далекая пора!
Я не люблю
трупов и покойников и мне всегда неприятно, когда переходит мою дорогу длинная погребальная процессия и инвалидный солдат, одетый каким-то капуцином, нюхает левою
рукою табак, потому что правая занята факелом.
Составляется короткий протокол в казенных словах, и к нему прилагается оставленное самоубийцей письмо… Двое дворников и городовой несут
труп вниз по лестнице. Арсений светит, высоко подняв лампу над головой. Анна Фридриховна, надзиратель и поручик смотрят сверху из окна в коридоре. Несущие на повороте разладились в движениях, застряли между стеной и перилами, и тот, который поддерживал сзади голову, опускает
руки. Голова резко стукается об одну ступеньку, о другую, о третью.
Доказательства и здесь совершеннейшая роскошь; разверните Магеллана, разверните Дюмон д’Юрвиля и читайте первое, что раскроется, — будет хорошо: вам или индеец попадется какой-нибудь, который во славу Вишны сидит двадцать лет с поднятой
рукой и не утирает носу для приобретения бесконечной радости на том свете, или женщина, которая из учтивости и приличия бросается на костер, на котором жгут
труп мужа.
В тот же миг разъяренная толпа хлынула на ступени за Поэтом. Снизу расшатываются колонны. Вой и крики. Терраса рушится, увлекая за собою Короля, Поэта, Дочь Зодчего, часть народа. Ясно видно, как в красном свете факелов люди рыщут внизу, разыскивая
трупы, поднимают каменный осколок мантии, каменный обломок торса, каменную
руку. Слышатся крики ужаса...
При повороте на Дворянскую улицу блеснул на солнце лаком сапог и молодцевато козырнул безусый помощник пристава, тот, что демонстрировал
трупы, а когда проезжали мимо части, из раскрытых ворот вынеслись на лошадях два стражника и громко захлопали копытами по пыли. Лица у них были полны готовности, и смотрели они оба не отрываясь в спину губернатора. Чиновник сделал вид, что не заметил их, а губернатор хмуро взглянул на чиновника и задумался, сложив на коленях
руки в белых перчатках.
Я ползу. Ноги волочатся, ослабевшие
руки едва двигают неподвижное тело. До
трупа сажени две, но для меня это больше — не больше, а хуже — десятков верст. Все-таки нужно ползти. Горло горит, жжет, как огнем. Да и умрешь без воды скорее. Все-таки, может быть…